Штефан Липке (Колледж св. Фомы, Москва) 

Наррация о странствиях героя как способ конструирования образа себя и Руси (на материале романа в стихах «Евгений Онегин» А. С. Пушкина)

Ю. М. Лотман в 1987 г. опубликовал знаменитую книгу «Сотворение Карамзина» [Лотман, 1987]. Почти одновременно, в 1991 г., в другом конце света, в Маниле, историк Джон Н. Шумахер, изучив художественную прозу филиппинских писателей второй половины XIX в., а также их труды, посвященные изучению исторических документов, назвал свою работу об их устремлениях «The making of a Nation» («Сотворение нации») [Schumacher, 1991]. Это указывает на осознание позиции структурализма, на то, что конструирование играет важную роль как в художественном процессе, так и в процессе описания истории. Обоими процессами, кстати говоря, интересовались многие писатели XIX в. При этом в эпоху либерального индивидуализма и одновременно подъема национализма существовал мощный пласт произведений культуры, в которых художник конструировал и образ себя, и нации. Неслучайно «Пан Тадеуш» А. Мицкевича (1811-12) начинается со слов «Литва! Отечество мое!» [Mickiewicz, 2013, p. 7]. Б. Сметана пишет цикл (можно сказать, симфоническую поэму) «Моя родина» (1874) [Белза, 1976, с. 606]; а филиппинский писатель Хосе Рисаль вводит читателя в свой первый роман «Не прикасайся ко мне» (1887) посвящением «Моему отечеству» [Rizal, 1983, p. 21]. Таким образом, в выдающемся месте художники подчеркивают, что создание образа страны с помощью повествования переплетается с созданием образа себя.

В европейской культуре традиция переплетения создания образа страны с созданием образа автора через наррацию о странствиях героя берет начало от книги Бытия: земля объявляется страной, данной Аврааму и его потомству Богом [Быт 12, 1-7]. В дальнейшем же Авраам, Исаак и Иаков странствуют по ней и усваивают ее, например, строя жертвенники в Сихеме [Быт 12, 7] и в Вифеле [Быт 12, 8; 28, 19]. Благодаря этому «автор» книги, т. е. община Израильтян (вдохновленная Богом, как говорит верующий человек), создает образ страны как «земли обетованной». Одновременно она создает и образ себя как избранного Богом народа. В этом смысле рассказы о патриархах в книге Бытия действительно создают то, что В. Шмид называет «имплицитным образом отправителя», «который никогда не сливается ни с какой конкретной личностью, будь то автор или реципиент данного произведения» (Ян Мукаржовский) [Шмид, 2003, с. 25].

И в дальнейшем образ страны («отечества») и одновременно образ художника (его «сына») неоднократно конструируется с помощью путешествия. Наррация о путешествии, и даже о блужданиях героя, как о способе создания образа страны присутствует уже в «Дон Кихоте» [Giménez, 1971, p. 5]. Неудивительно, что данный подход играет роль и в случае произведений «длинного XIX века» (1789–1914), например, «Германия: зимняя сказка» Г. Гейне (1844) уже в первом куплете объединяет аспект авторского «я» и путешествие [Heine, 1868, p. 121]. «Моя страна» Б. Сметаны является музыкальным путешествием по Чехии [Белза, 1976, с. 606].

На этом фоне неудивительно, что и в русской литературе существует ряд произведений, в которых с помощью наррации о блужданиях, случайных или вынужденных передвижениях героя создается образ Руси, отчасти одновременно с образом автора как ее «сына».

Здесь остановимся на романе в стихах «Евгений Онегин» А. С. Пушкина, замечая лишь украдкой, что заложенное в нем конструирование образа «отечества» и его «сына»-автора так или иначе, под видом (условно говоря) «удачи» или «провала», находит свое продолжение в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя, в «Записках охотника» И. С. Тургенева, в «Идиоте» Ф. М. Достоевского и др.

Как подчеркивает Ю. М. Лотман, в «Евгении Онегине» автор, чья «биография ˂…˃ была в определенной мере художественным созданием, упорной реализацией творческого плана» [Лотман, 1995, с. 188], обращается к «проблеме народности» в виде вопроса, что означает быть русским [Лотман, 1995, с. 197].

Проблема образа автора возникает, например, когда повествователь обращается к «друзьям Людмилы и Руслана» [Пушкин, 1978, с. 8] или когда в конце первой главы представляет свой творческий метод [Пушкин, 1978, с. 29-30].

На вопрос, каков образ Руси и каков образ автора, можно ответить отчасти с помощью изучения наррации о странствиях главного героя, Евгения Онегина. Он появляется впервые «летя в пыли на почтовых» [Пушкин, 1978, с. 8], а автор с читателем оставляют его, после того как «довольно мы путем одним бродили по свету» [Пушкин, 1978, с. 162-163; Шестакова, 2015, с. 328]. «Бродили по свету» указывает на случайностную или авантюрную картину мира [Тюпа, 2018, с. 21], в котором живет Онегин, не по собственному решению, а по стечению обстоятельств оказывающийся сначала «на брегах Невы» [Пушкин, 1978, с. 8], у дяди на деревне [Пушкин, 1978, с. 8; с. 26], «далеко» [Пушкин, 1978, с. 125], а затем снова на Неве [Пушкин, 1978, с. 152], хотя вводится до того не Санкт-Петербург, а Москва [Пушкин, 1978, с. 134-135]. При этом замечательно, что главный герой отчасти и теряется из виду. Конечно, он не часто переезжает, но для нас важно, что он уезжает в деревню, потому что умирает дядя, затем покидает ее после дуэли, состоявшейся из глупости и потому, что людьми управляет «общественное мнение» [Пушкин, 1978, с. 107], а его встреча с Татьяной состоялась вообще случайно.

В этом смысле Онегин описан, как герой, который как раз от избытка пространства «не находит себе места» [Мартынов, 2015, с. 523]. Но это не оттого, что такова Русь, а оттого, что Онегин – светский петербургский «dandy» [Пушкин, 1978, с. 9], «чужой для всех» [Пушкин, 1978, с. 155], которому интересен только «запретный плод» [Пушкин, 1978, с. 153] и «соблазнительная честь» [Пушкин, 1978, с. 161].

К концу романа, в своем письме Татьяне, Онегин приходит к выводу, что он «наказан» за неверное решение, за то, что

«думал: вольность и покой
Замена счастью» [Пушкин, 1978, с. 155].

Таким образом, теперь и Онегин принимает вероятностную картину мира, в рамках которой человек стоит перед этическими выборами, меняющими ход его жизни [Тюпа, 2018, 21].

Повествователь, конечно, называет Онегина «добрый мой приятель» и подчеркивает, что и он сам «гулял» в Санкт-Петербурге [Пушкин, 1978, с. 9]. Тем не менее авторская картина мира отличается от картины мира Онегина. Ведь повествователь называет Татьяну «мой верный идеал» [Пушкин, 1978, с. 163], что соответствует положительным чертам ее характера, таким как эмоциональная отзывчивость, скромность и верность, о которых свидетельствует, в частности, последняя встреча с Онегиным [Пушкин, 1978, с. 159-162].

«Идеальный» же образ Татьяны обусловлен тем, что она выросла в деревне и близка к сельской жизни [Пушкин, 1978, с. 86-88]. Правда, она

«по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
и выражалася с трудом» [Пушкин, 1978, с. 58].

Но это не значит, что она не русская. Только принятый к тому времени письменный русский язык ей недоступен. А связь с няней, например, сохраняется в ней до конца [Пушкин, 1978, с. 162], и по случаю последней встречи о Татьяне даже сказано, что, хотя она и уважаемая светская дама,

«простая дева,
С мечтами, сердцем прежних дней,
Теперь опять воскресла в ней» [Пушкин, 1978, с. 160].

Всё это показывает, что она

«русская душою» [Пушкин, 1978, с. 87].

Образ же Руси, чуждый Онегину, но воплощенный в Татьяне, формируется по принципу эпиграфа второй главы:

«O rus! Hor. О Русь!» [Пушкин, 1978, с. 31]

Соответственно, в авторской вероятностной картине мира доминирует этос долженствования, призыва быть укорененным в сельской Руси, чей образ Пушкин конструирует с помощью противопоставления Онегин – Татьяна и, в частности, с помощью фигуры Онегина как духовно блуждающего человека.

Одновременно он конструирует образ себя как певца этой Руси, у которого есть «верный идеал» и который может поздравить читателя, вместе с собой и в отличие от Онегина, «с берегом! Ура!» [Пушкин, 1978, с. 163].

Таким образом, «Евгений Онегин» вписывается в ряд произведений XIX века, для которых характерно, что образ «отечества» и образ автора как его «сына» отнюдь не являются данностью, но задачей, и что автор пытается решить ее с помощью наррации о блуждающем герое. Особенность же Пушкина заключается в том, что ему удается отделить образ автора от героя — ведь Онегин блуждает без цели. Автору же удается создать образ сельской Руси, в которой человеку стоит быть укорененным, и себя как ее певца.

Литературы

Белза И. Ф.

1976 — Сметана // Большая Советская энциклопедия, 3-е издание, т. 23. – М.: Издательство «Советская Энциклопедия», 1976. – С. 606.

Лотман Ю. М.

1987 — Сотворение Карамзина. – М.: «Книга», 1987. – 336 с.

Лотман Ю. М.

1995 — Пушкин. – СПб.: Издательство «Искусство-СПб», 1995. – 846 с.

Мартынов М. Ю.

2015 — Концепт путешествие в русском анархизме (Бакунин, Кропоткин, Боровой, Братья Гордыни и др.) // Русский травелог XVIII-XX веков. – Новосибирск: Изд-во Новосибирского государственного университета, 2015. – С. 522-532.

Пушкин А. С.

1978 — Полное собрание сочинений в десяти томах: Издание четвертое. Тои пятый: Евгений Онегин. Драматические произведения. – Л.: Издательство «Наука», 1978.

Тюпа В. И.

2018 — Жанровая природа нарративных стратегий // Лейдермановские чтения: эстетика минимализма. — № 2 (52). – 2018. – С. 19-24.

Шестакова Э. Г.

2015 — Странничество героя: экзистенциальный аспект (мотив «русский человек на rendez-vous») // Русский травелог XVIII-XX веков. – Новосибирск: Изд-во Новосибирского государственного университета, 2015. – С. 322-354.

Шмид В.

2003 — Нарратология. – М.: Языки славянской культуры, 2003.

Giménez Gaballero E.

1971 — Rizal. Madrid: Publicaciones Españolas, 1971.

Heine H.

1868 — Heinrich Heine’s sämmtliche Werke. Siebzehnter Band. Dichtungen. Dritter Theil. – Hamburg: Hoffmann und Campe, 1868.

Mickiewicz A.

2013 — Pan Tadeusz: lektura z opracowaniem. – Poznań: Wydawnictwo IBIS, 2013.

Rizal J.

1983 — Noli me tangere. – La Habana: Editorial Arte y Literatura Publ., 1983.

Schumacher J. N.

1991 — The Making of a Nation: Essays on Nineteenth-century Filipino Nationalism. – Manila: Ateneo University Press, 1991.