Алёна А. Еременко (Москва)

Городской очерк в контексте классификации очерковых нарративов

«Извини меня, добрый друг, я ведь любознателен, а местность и деревья ничему меня не хотят научить, не то что люди в городе».

 (Платон, «Федр»)

 «Меня интересуют не деревья в лесу, а люди в городах». 

 (Сократ, цит. по: М. М. Бахтин, «К методологии гуманитарных наук», 1974)

Прежде чем начать, предупрежу, что не буду давать определения очерка как жанра и описывать историю становления этого жанра – на это бы ушло слишком много времени. Центральные понятия, «пульсирующие центры» моего доклада выводимы из его названия – «городской очерк» и «очерковый нарратив». Первое понятие относится, скорее, к истории литературы, второе – к теории, более точно, к нарратологии как субдисциплины теории литературы. То, чем я занимаюсь в рамках своей аспирантской диссертации, является соединением этих двух подходов к изучению литературы, которое именует нашу секцию в этом году – «историческая нарратология». Собственно, первой целью моего доклада является попытка разглядеть в определенной литературоведческой традиции, а именно в жанре русских физиологических очерков, зачатки тех текстов, которые можно назвать «городскими очерками».  Этому будет посвящена первая часть моего доклада.

Второй же целью я поставила попытку определения городского очерка через нарратологический инструментарий – регистры речи, точка зрения, нарративные знаки. Этому я отвела вторую часть доклада.

1. Часть первая. Физиологический очерк VS городской очерк VS травелог

«Занавес поднимается. Ты можешь поверить мои замечания, или лучше, не дождавшись конца Французской трагедии, воспользоваться прекрасным майским вечером на Пресне».

(К. Н. Батюшков, «Прогулка по Москве», 1811)

В этой фразе в эпиграфе примечательно примерно всё: занавес – отсылка к театральности, можно сказать, картинности (забегу чуть далее – типизации); Французская трагедия – театральность в определенном национальном изводе – французском; прекрасный майский вечер – сентименталистское выражение временной координаты; и, наконец, Пресня – конкретный московский топоним.

Немного контекста – нарратор этого очерка (с большой вероятностью, сам Батюшков) гуляет по Москве, описывает типажи старых и новых москвичей, заходит в книжные магазины, воображает внутреннее убранство московских усадеб. Траектория его внимания может быть представлена маятником с тремя точками: две крайних – это позиция описания типажей и позиция описания внутреннего пространства, а центральная точка – позиция описания внешнего пространства – города. В представленной вашему вниманию фразе нарратор в очередной раз, толкаемый неким стремлением выйти в город, вербализует свое желание в сентименталистско-утилитарном дискурсе «воспользоваться прекрасным майским вечером на Пресне».

Советский исследователь физиологического очерка А. Г. Цейтлин, выстраивая хронологию жанра русского литературного очерка, помещает текст Батюшкова в промежуточную стадию между русским сатирическим очерком 18 века и русским физиологическим очерком 1830-40-х годов, и эту промежуточную стадию называет «бытовым, нравоописательным очерком». Примечательно, как он разграничивает случай с Батюшковым: «Автор «Прогулок по Москве» уже сбросил с себя докучливые вериги сатирического очерка: далекий от мысли «поучать», он стремится «замечать “физиономии”, наблюдать жизнь Москвы во всей пестроте ее повседневных обычаев» [Цейтлин 1965, 7–8].

В монографии, написанной одновременно с книгой Цейтлина, исследовательница французского реалистического очерка 1830-1848-х Т. Якимович использует номинацию «реалистический очерк», а не «физиологический», демонстрируя более широкий подход к изучению жанра – связи его с реалистической традицией в истории литературы. Озабоченная идеологическим содержанием очерков, Якимович своеобразно трактует те тексты, которые мы бы могли назвать «городскими»: «Многочисленные зарисовки достопримечательностей Парижа, его старинных памятников, дворцов, административных и культурных учреждений, лишенные в очерках подобных авторов подлинной объективности и исторической типичности, безжизненные и вялые по выполнению, в сущности, целиком утрачивают познавательное, “социально-педагогическое” значение». [Якимович 1963, 113] И далее, комментируя один из самых известных сборников очерков о Париже – «Книге ста и одного», исследовательница пишет: «Пресловутый «объективизм служил консервативным авторам «Ста одного» удобной ширмой и дипломатическим оружием реакционной пропаганды<…>Передовые участники “Ста одного” являлись, таким образом, пионерами показа условий жизни народных масс в книжном очерке эпохи Июльской монархии; они открыли перед читателем малоизвестный до сих пор в литературе мир нужды и труда, показали внутренность тюрем и полицейских участков, где решаются судьбы людей, загнанных сюда голодом и безработицей, повели читателя на грязные улицы и убогие чердаки столицы, где ютится нищее население, в ломбард, где отдается в заклад последняя сорочка, в мелочную лавочку, где можно раздобыть в долг ломоть хлеба» [Якимович 1963, 117]. То есть собственно городские реалии ограничиваются показом нищеты и служат обличением капиталистического гнета без рефлексии своеобразия собственно города.

Современный исследователь французского очерка XIX века В. А. Мильчина, рассматривая «Книгу Ста и одного», также не использует определение «физиологический, «поскольку во Франции “физиологиями” назывались книги совершенно определенного вида, выходившие в достаточно узкий период, то я [Мильчина. – А.Е.] предпочитаю от этого термина воздержаться» [Мильчина 2019, 18]. Вместо этого она предпочитает идти вслед за В. Беньямином и использовать номинацию «панорамическая литература», являющимся, по словам исследовательницы, близким отечественному термину «физиологический очерк».

Итак, что такое физиологический очерк? Цейтлин отмечает, что номинация «физиологический» означает не только генеалогию от французских «физиологий», но и является, прежде всего, новым методом описания действительности – аналитическим [Цейтлин 1965, 98–99]. Тремя главными компонентами физиологического очерка русской литературы отмечаются социальная характеристика, описание и бытовая сценка. Эти компоненты могут быть представлены в разных пропорциях в текстах, и таким образом, «может варьироваться «типология» физиологического очерка.» [Цейтлин 1965, 113].

Т. Якимович пишет, что понятие физиология во Франции получает распространение от книги Б. Саварена «Физиология вкуса», содержание и стиль которой является сочетанием «научности» и «шутки» [Якимович 1963, 161]. То понимание физиологического очерка, которое зафиксировалось в России, было смоделировано О. де Бальзаком, с одной стороны, и авторами сборников «Ста одного» и «Новая картина Парижа», – с другой. Эти произведения уже не являлись «физиологиями» в оригинальном понимании, а брали эту номинацию как рекламный прием (имея в виду необычайную популярность физиологий у парижской публики) и, таким образом, уже на этом этапе некорректно все последующие очерки называть «физиологическими».

Цейтлин, говоря о русской рецепции французского очерка, приводит цитату из «Писем из-за границы» П. В. Анненкова (журнал Краевского о 29 ноября 1841): «Переходя от Revues к брошюрам, которые в эту минуту наиболее читаются, упомяну о так называемых  физиологиях, с легкой руки какого-то шутника, — говорят, профессора, написавшего книжечку нравов, – уже я и забыл какого сословия, а выдававшего ее под названием “Физиология имя рек” — появились тысячи брошюрок с виньетками и гравюрами, буквально наводнивших библиотеки. Каких тут нет физиологий!» [Цейтлин 1965, 71].

Что еще могло повлиять на рецепцию физиологического очерка у русских интеллектуалов? Во-первых, один из первых переведенных сборников «Дьявол в Париже» был издан с купюрами. Цейтлин указывает на отсутствие очерка об истории Парижа из первого тома и очерков о географии и статистике из второго, а также на отсутствие политически окрашенных фрагментов из текстов. Во-вторых, на рецепцию могла повлиять редакторская работа по изданию этой литературы. Примером служит Булгарин, который усмотрел в очерках о городе «язву пролетариатства» и в журнале «Северная пчела» обличал подобные тексты как антихудожественные, низкие, пропагандистские и т. д. [Цейтлин 1965, 95]. Белинский же. наоборот, поддерживал эти тексты и считал их частью борьбы с аристократической эстетикой своего времени [Цейтлин 1965, 96].

Но причем тут городской очерк? Дело в том, что я как исследователь репрезентации города и влиянии города на процесс наррации испытываю необходимость в изучении текстов, в которых фигурирует город. Дать точное определение города затруднительно, потому что это всегда зависит от оптики исследователя, формируемой дисциплиной, подходом, историческим периодом (об этом подробно – в книге социолога В. Вахштайна «Воображая городское» и в книге Е. Г. Трубиной «Город в теории» [Трубина 2010; Вахштайн 2022]). Поэтому я определяю городское в текстах – это для меня упоминания городских топонимов (улицы, площади, тротуары, переулки, бульвары, скверы, парки) и городская инфраструктура (общественный транспорт, канализация, электрификация), а также явления, которые являются городскими по происхождению, а именно  кино и медиа в изводе СМИ (о связи этих областей жизни с городом я подробно писала в своей магистерской работе с библиографией). Изучение городских текстов я произвожу с целью расширения той области, которую именуют поэтикой города, представленной в отечественном литературоведении двумя основными подходами – семиотическим [Лотман 1970; Топоров 2003], и, собственно, урбаническим [Анциферов 2014]. Первый подход представлен шире, и на данном этапе довольно размыт терминологически, второй – гораздо уже и сконцентрирован на выявлении поэтики отдельных писателей (Достоевский у Анциферова) или городов (сборник московских текстов, петербургских текстов). Но обращения к городскому как явлению, влияющему на нарративные практики и на процесс наррации – таких исследований немного, могу упомянуть работу Беньямина о Бодлере, где констатируется, что Бодлер – поэт города, и могу упомянуть статью о городских рифмах в русской поэзии начала XX века. Это – очень мало и своей целью я вижу обогатить немногочисленные работы большим исследованием влияния города на сознание нарратора.

Городской очерк – это концентрация городского, т. е. всего того, что я называю урбанистическая нарративность (то есть тексты с городскими элементами, которые я перечислила ранее). Не найдя определения городского очерка в справочной и научно-исследовательской литературе, я изучила сам жанр очерка – и прежде всего для написания словарной статьи «очерковый нарратив» в «Тезаурусе» [Еременко, Тюпа, 2022]). Я не буду излагать историю этого жанра, обозначу лишь, что и в определении этого жанра, и в классификации нет единого мнения [Скибицкая 2014]. Мы же предложим не классификацию, но подход к классификациям – делить классификации исходя из истории литературы и не исходя из истории литературы. Так, физиологический, реалистически, сатирический очерки – это первый вариант, а нравоописательный, путевой, бытовой, городской – это второй вариант. То есть городской очерк, хочу подчеркнуть, не является заменой понятия того же «физиологического» очерка или какого-либо другого, но номинация для определенной исследовательской оптики. Осложняется определение очерка и тем, что его природа – гибридна, то есть сочетает публицистику и художественность, и исследования тех же писателей-реалистов из публицистических текстов это подтверждает. Ну и, наконец, очерк изначально возник как жанр изобразительный, художественный, а уже позже как жанр повествовательный.

Я предлагаю рабочее определение городского очерка через нарратологическую оптику как оптимальный теоретический язык, независимый от гибридности и сферы употребления. Городской очерк – это такой публицистическо-художественный жанр, фундирующими и рефлексируемыми элементами которого являются городские явления: топонимы, в том числе само употребление слова «город» и однокоренным лексем, инфраструктура города (водопровод, транспорт, электрификация), жители города, а также кино и медиа (последние два – опционально).

Примечательно, что те подходы к номинации очерков сборника «Ста и одного», которые рассматривает Мильчина, по данному мною определению подходят под номинацию «городских очерков». Во научной литературе ситуация с жанровой номинацией этих очерков достаточно размытая, что показала Мильчина в работе над изданием этого сборника на русском языке, перечисляя разные варианты называния текстов сборника: «панорамическая литература» (В. Беньямин), «эссе» (П. Глод), «sketch»  и «энциклопедическая литература» (М. Лаустер), «мир-произведение» («œuvre-monde») (М.Е. Теранти), «зеркало, разбитое вдребезги» (Н. Прейсс-Бассэ), «калейдоскопическая литература» (В. Берд), «социографические тексты» (Ж. Лион-Каэн),  «урбанистический дискурс» («discours urbain») (К. Штирле). Сама Мильчина предлагает использовать термин «парижеописательная литература» применительно к своей теме – бытоописание Парижа, а М. Коэн даже вводит минимальную смыслоразличительную единицу такой литературы – «парижемему». Мильчина не использует понятия «физиологический очерк», «поскольку во Франции “физиологиями” назывались книги совершенно определенного вида, выходившие в достаточно узкий период» [Мильчина 2019, 18], а употребляет беньяминовский термин «панорамическая литература» ко всему сборнику и термин «очерк» без спецификации – к отдельному тексту. При этом Мильчина соглашается оставить «панорамическую литературу» Беньямина с двумя оговорками: не вкладывать «идеологических нюансов, какие имел в виду Беньямин» и учитывать «особенный – фрагментарный, калейдоскопический, раздробленный – характер этой ‘панорамы’, которая остается панорамой по замыслу (претензия на всеохватность), но отнюдь не всегда является ею по исполнению (реальная дробность и фрагментарность)» [Мильчина 2019, 18].

Таким образом, связи города с очерком в целом у советских исследователей, у Мильчиной и у французских исследователей не наблюдается, у английских же – да: urban sketches, правда, не рефлексируется особо и, надо сказать, скорее употребим для визуальных произведений – рисунков. В разговоре об английской номинации стоит сказать, что главные очеркисты городской среды там – Диккенс и Теккерей – сразу вошли в русскую публицистику под номинацией «уличные сцены» («Литературная газета», номер 7, 1841) – этим обусловлен и выбор очерков с наличием города – Лондона – в названии: «Лондон утром и вечером» Диккенса («Литературная газета», номер 7, 1841), «Очерки лондонских нравов» Диккенса («Современник», номер 11-12, 1852) [Цейтлин 1965, 73–74].

Правда, Мильчина проговаривает связь парижеописательных очерков с осмыслением города в параграфе с характерным названием «Как читать городской текст»: «Исследователи последних лет настойчиво подчеркивают когнитивную роль “панорамической” литературы, которая несмотря на свой развлекательный тон, выполняла важную объяснительную роль, помогала читателям упорядочить стремительно развивающуюся городскую среду, превратить ее из смутной и даже страшной в знакомую и понятную. Читатели, как видно из их писем, воспринимали с этой точки зрения даже романы, картины же городской жизни в нравоописательных очерках выполняли эту функцию тем более эффективно. Поэтому возможно говорить о таких очерках как форме прочтения городского текста» [Мильчина 2019, 212].

Проговариваются и идущие вслед за Мильчиной исследователи.

Р. Г. Лейбов в статье о диахронии русской рифмы на слово «Париж»: «Мы оставляем в стороне два исключительно важных и связанных друг с другом сюжета, примыкающих к этой теме: первый требует учета урбанистических текстов вне лирических жанров (совершенно очевидно, что образ современного Парижа формируется для русского читателя, прежде всего, французской прозой XIX в.)» [Лейбов 2015, 528].

Е. Р. Пономарев в статье о советских «обозревателях» Запада использует наименования «очерки», «травелоги», «путеводители», тогда как приводимые им в пример тексты – это, по преимуществу, заметки о городе. Примечательным оказывается то, что в статье представленные «травелоги» обличаются в идеологичности через различные «маячки» – метафоры, детали, комплекс деталей: «Так любая парижская деталь, с одной стороны, – зеркало, в котором отражается облик вечного города. С другой, любая парижская деталь – свидетельство капиталистической неправды мировой столицы. От двухъярусного ресторана «чрева Парижа» до двухклассового «нутра Парижа» в травелоге 1927 г. – только один скачок ничем не сдерживаемого идеологического подтекста.» [Пономарев 2010, 379]. К таким деталям относятся трамвай, метро, знаковые парижские места (колонны, площади, улицы). Применительно к городским эпизодам исследователь отмечает такую черту повествования как темп: «Увеличивающийся темп рассказа, передающий темп жизни парижской улицы, столь же внутренне пуст, ибо совершенно неясно, чему радуется парижанин и куда он вечно спешит» [Пономарев 2010, 380].

Вот текст О. Форш: «Француз, не стесняясь, живет на улице, он на глазах у всех обнимается со своей дамой; не уменьшая шагу и целуясь, как воробьи, они проходят часть пути, которая им обоим по дороге. То он забежит в брассери, одним махом, не отходя от стойки, опрокинет рюмки две аперитива, то из писсетьерки он кричит и кивает знакомым, а выбежав, непременно купит в петличку цветок в одном из бесчисленных ларьков…» (Цит. по: [Пономарев 2010, 380]).

Отойдя чуть в сторону, скажем, что общим местом у исследователей очерков/травелогов является то наблюдение, что в конце 1920-х из обилия очерковых сюжетов наибольшее распространение получил тип путевых очерков. Физиологические очерки как номинация ушли – и, похоже, ушли и как явление. Хотя анекдотичность взгляда очеркиста-физиолога, скажем так, сохрананяется, что демонстрируют И. Ильф и Е. Петров в книге очерков «Одноэтажная Америка» (1937). Структура книги и стиль написания очерков тяготеют, в отличие от средневековых и классических путевых очерков XIX века, к поэтике нового искусства – кино. Г. А. Жиличева подробно аргументирует эту связь двух видов искусств: «нарративные особенности путевых заметок (визуализация, монтажные структуры, списки-перечни) позволяют повествователю “присвоить” увиденное, вписать авторскую интенцию в зафиксированную картину. При этом “овнешнение” истории соотносится с переходом “я” в “мы”, а ярким способом включения в чужое пространство является “нарративизация” реальности посредством литературных ассоциаций». Происходит нарративная метаморфоза и «от записывания-“фотографирования” впечатления (что увидено?) и активизации памяти (что было сегодня?) – к “раскадровке” (как, откуда и кем увидено?), рассказу о событии и, далее, к литературным аллюзиям, способствующим “программированию” читателя» [Жиличева 2018, 37].

У приведенных исследователей путевых очерков можно отметить общий момент – отсутствие номинации «городской очерк» у очевидно городского очерка. Описание Парижа – это суть текста, но если в XIX веке его относили к жанру «физиологического очерка» или «панорамической литературы», то в XX веке – к травелогу или «путевому очерку». Из-за этого отличия, обусловленного историко-литературным подходом (апелляцией к тому, как называли свои тексты сами авторы) теряется генеалогическая связь этих текстов между собой и с общим фундирующим их явлением – городом.

И более того, я думаю, что рассуждения Пономарева об убыстренном темпе путеводителей и Жиличевой о конденсации событийности связаны друг с другом, и обнаружить эту связь можно в плоскости нарратологии и к нарративу городского очерка.

2.Часть вторая. Нарратив городского очерка

«На них так же четверня коней и в колеснице та же статуя славы с высоко поднятым венком… Вспоминаю… Но мы уже мчимся по шумной Тверской, среди грохота и гула…»

(В. А. Гиляровский, «Москва и москвичи», 1934)

Это фрагмент из книги «Москва и москвичи» Гиляровского – сборника очерков, которые точно ни у кого не вызывают сомнений в номинации «городские». Зато возникают сомнения относительно статуса публицистики и художественной литературы. А.С. Юсяев обозначает жанр данного произведения как «городскую мемуарную повесть очеркового типа» [Юсяев 2014, 7]. И. Н. Сухих называет книгу «анекдотическими историями, нанизанными на географический стержень» [Сухих 2010]. А.А. Охременко говорит о «языке города», что мотивируется замыслом книги: запечатлеть облик уходящего города: «мысль написать книгу о старой Москве появилась у Гиляровского в начале 1920-х годов, когда на его глазах любимый город начал меняться: стали исчезать трущобные районы, на их месте стали появляться площади и чистые улицы [Охременко 2013, 147]. Еще вариант номинации текстов Гиляровского – геобиография, понимаемая как «историко-литературный жанр, выделяющийся во второй половине XX в. В основе геобиографии лежит история одного места, будь то дом, река или целый город.» Пример – роман Экройда «Лондон», где город описывается как мыслящий организм и, более того, утверждается, что город определяет человека, а не человек город [Дубкова 2013, 199]. В. В. Калмыкова пишет о текстах Гиляровского как не что иное, как «физиологические очерки» московской жизни» и замечает в скобках, что «ранее очерк такого рода был специфически петербургским жанром» [Калмыкова 2008, 29].

Любопытен тот стилистический переход в книге, который обусловлен протяженным периодом наблюдения за городом – Москвой – и написанием очерков: с 1912 по 1935 годы. Пожалуй, все очерки, за исключением последнего, по стилю напоминают очерки «физиологические» – то, как называли свои очерки русские писатели XX века. Это диалоги, сценки, анекдотичность, историко-бытовая справка. Последний же очерк, откуда взята фраза для эпиграфа, отличается от остального корпуса текстов книги и называется «На мои глазах». Акцент на органе зрения не случаен: он передает стратегию фиксации «новой Москвы». Сменяющиеся потоки людей, шум трамваев и автомобилей – эти и другие черты современного городского пространства могут быть переданы только быстрыми зарисовками, фрагментарными размышлениями и перечислениями виденного – вербальными «снимками». Воспоминания о старой Москве остаются заключенными в предикате «вспоминается» – им нет места в череде образов нового города. Тут представляется нужным вернуться к нашим наблюдениям о темпе повествования и учащения событийности путевых советских очерков – за тем, чтобы обосновать эти черты очерковой наррации внешними реалиями, а именно с процессом урбанизации, наложенный в России на революцию и советизацию жизни. Это был стремительный процесс, осознать который на уровне теоретической, жанровой рефлексии не было доступно писателям, но на уровне построения описания это проявилось помимо их воли – медленные и детализованные бытовые или «физиологические» очерки не подходили для новой реальности. Поэтому номинация «путевых очерков» актуализируется как более близкая тому типу наррации и фокализации, который был знаком писателям того, советского, времени. И сейчас, используя номинацию «травелог» или «путевой очерк», невольно воспроизводится этот анахронизм, который исчезает при использовании номинации «городской очерк».

С другой стороны, не все очерки, фиксирующие городские реалии, назывались путевыми или вообще как-то назывались. Так, очерк о Москве – «Московские вывески» (1925) С. Кржижановского – интересен сочетанием двух тенденций очеркового нарратива. С одной стороны, «Московские вывески» наследуют традицию физиологического очерка и, шире, всего натурализма, в системном подходе к описываемому объекту. Делается попытка научной проблематизации «художественного построения вывески» [Кржижановский 2001, 579]. С другой стороны, очерк пронизан ироничностью и одновременно сентиментальностью к уходящему явлению и, как и у Гиляровского, отчетлив нарративная интенция консервации объекта в виде текста: «Старая, уходящая в прошлое московская вывеска, вернее и четче других вещей из сложного инвентаря улицы хранящая отживающие бытовые и художественные традиции города, имеет достаточно прав на чисто историческое ее изучение и закрепление в памяти нового поколения» [Кржижановский 2001, 584–585]. Здесь мы не увидим учащенного темпа и событийности, но очерк тем не менее может называться городским по другому критерию – детали и локуса.

Если эти тексты мы довольно легко назовем городскими очерками, то с текстами XX века так не происходит – случай с Мильчиной и ее предшественниками это демонстрирует. Дело ли это в ригидности, костности, традиционализме литературоведческого научного языка или в личных предпочтениях исследователя? Или дело в том, что городской очерк как жанр не до конца осмыслен и введен в научный оборот, оставаясь, скорее, издательским «словечком»? Наконец, возможно, сам жанр очерка является гибридным, сочетающим как художественную словесность, так и публицистическую?

Говоря о гибридности жанра очерка, можно еще у нарратива физиологического очерка увидеть сочетание разных речевых регистов: медитатива, дескриптива и, собственно, нарратива – и увидеть различные коммуникативные стратегии: рассказать анекдот, просветить об устройстве общества и познакомить с реалиями жизни.

Говоря об исследовательской оптике, справедливо отметить, что рассматриваемые советскими исследователями физиологические и реалистические очерки идеологически мыслились как части становления реализма (и далее – соцреализма, добавим от себя). Правда, уже упоминаемый нами Цейтлин, давший точное определение и генеалогию физиологического очерка, в своей работе пишет такой пассаж: «Французские и русские “физиологи” действовали, вообще говоря, в одну и ту же эпоху… литература нового, буржуазного периода выдвигала в центр своего внимания проблему “большого города”. Ее в эту пору больше всего интересовал город нового капиталистического типа и вся совокупность условий жизни его многочисленных обитателей. Очерковая литература этой поры с наибольшей методичностью разрешала эту новую и глубоко актуальную для своего времени задачу всестороннего изображения столицы: припомним здесь имена Вашингтона Ирвинга, молодого Диккенса, Бальзака и многих русских “натуралистов”… Действительность ставила перед очерковой литературой одну основную задачу – изобразить “большой город” как сложный социальный организм нового типа… Несмотря на то, что авторы французских “физиологий” трудились над решением той же урбанистической проблемы, что и русские сотоварищи, они решали ее по-разному» [Цейтлин 1965, 262]. Цензура не позволяла изображать тяготы рабочего класса, поэтому физиологические очерки сохранились номинально, тогда как во Франции их сменили более критичные социологические статьи и эссе – это тоже показывает проблематичность использования номинации жанра «физиологический очерк».

Такой социально-экономический подход к городским текстам был вытеснен в гуманитарных науках подходом семиотическим – отсюда термин «семиотика города», «текст такого-то города», «душа города» и т. д. Жанр «городской очерк» – это синтез этих двух подходов. К тому же, таким образом создаются условия для диалога литературоведения с урбанистикой, которая тоже осознает свое родство с «физиологическим» очерком и публицистикой о городе XIX века. Так, основатель отечественной урбанистики В. Л. Глазычев в одноименной книге в сноске отмечает, во-первых, работу Энгельса «О положении рабочего класса в Англии» как образец детального анализа ситуации низкого уровня жизни в промышленном городе, а во-вторых, вклад «беллетристов… от Филдинга до Диккенса» как «еще не возникших социологов» [Глазычев 2021, 18]. Со стороны урбанистики явление реализма можно объяснить следующим образом: «Укрепление централизованных государств и бурное разрастание крупнейших городов, прежде всего столиц, породили проблемы, масштаб которых превосходил собственные ресурсы городов, что привело к активному вмешательству государственной машины в городскую жизнь» [Глазычев 2001, 16].

Исследователи сетевых урбанистических очерков пишут о связи современного городского дискурса с очерками XIX века: «Так городские сетевые издания становятся площадками исследования городского пространства и городской антропологии. Дальнюю аналогию этим опытам можно найти в истории европейской и отечественной культуры. Современные очерки о местах и людях города в новой модификации воскрешают жанр городских физиологий – очерков о городских типажах и местах». [Абашев и др. 2020, 37]

Итак, рассмотрев городской очерк с позиции историка литературы, нарратолога и урбаниста-социолога, переходим к заключению.

3. Заключение

Н. П. Анциферов ввел понятие «урбаническая литература» применительно к художественной литературе, хотя и приводит очерки Англии и Франции как «манифест пробуждающегося урбанизма»», при этом называя их «физиологическими» [Анциферов 2014, 95], но, как мы увидели, художественная литература питается публицистикой, в том числе – очерками, которые тем более претендуют по аналогии с «урбанической» художественной литературой называться «урбаническими» очерками.

Термин, который предлагается использовать для номинации очерков с урбанистической нарративностью: городские реалии, инфраструктура, городские топонимы, убыстренный темп повествования и конденсированная событийность, разорванность наррации, кинематографичность, медиа, размышления о сущности города – городской очерк/урбанистический очерк. «Физиологический очерк» – это термин историко-литературоведческий, отображающий влияние на русскую литературу середины XIX века французской, и прежде всего явления «Физиологий». Во французском языке нет понятия «очерка», отсюда возникает вариативность номинации – тексты, статьи, зарисовки, хроники повседневной жизни, наброски, шаржи, карикатуры, фельетоны, городские сцены, физиологии, панорамы, диорамы, картины и т. д. В английском языке словосочетание «urban sketch» является общеупотребимым и не вызывает терминологических споров. Еще одно удачное выражение на английском – «urban writing» «городское письмо» [Dubey 2007, 15].  Наиболее близкий по смыслу термин во французском литературоведении – «discours urbain» («городской дискурс») Штирле [Stierle 2001], не вошедший в широкое употребление. Возможная причина, на наш взгляд, кроется в том, что этот термин является не жанровым, но нарратологическим. Но за неимением более точного аналога на французском языке мы соотнесем термин «городской очерк» с термином «discours urbain» и, таким образом, предложим провести генеалогию и встроить жанр физиологического очерка в более обширное понятие городского очерка. Такой ход дополнит область исследований под названием «поэтика города» и, шире, «поэтика пространства».

Нарратологический инструментарий, используемый в определении жанра городского очерка, во-первых, помогает выявить общность всех рассматриваемых в моем докладе типов текстов – очерков сатирических, бытовых, нарвоописательных, физиологических, путевых, травелогов, панорамической, калейдостопической, литератур, а также картин, диорам – то есть описаний городских реалий. И во-вторых, наратология в исторической перспективе позволяет увидеть с новой оптикой необходимость внедрения поджанра «городской очерк» в историко-литературный научных обиход.

Для урбанистов и социологов конституционализация термина «городской очерк» поможет работать в чужой дисциплине – это междисциплинарная область исследований города, о чем я кратко говорила в связи с Глазычевым и «протоурбанистической» литературой.

Эпилог

«В двадцать втором году, когда я вернулся в Москву, я нашел ее опустевшею, полуразрушенной… Но и в таком виде она остается большим современным городом, единственным вдохновителем воистину современного нового искусства.

Беспорядочное перечисление вещей и понятий с виду несовместимых и поставленных рядом как бы произвольно, у символистов, Блока, Верхарна и Уитмана, совсем не стилистическая прихоть. Это новый строй впечатлений, подмеченный в жизни и списанный с натуры.

Так же, как прогоняют они ряды образов по своим строчкам, плывет сама и гонит мимо пас свои толпы, кареты и экипажи деловая городская улица конца девятнадцатого века, а потом, в начале последующего столетия, вагоны своих городских, электрических и подземных железных дорог.

Пастушеской простоте неоткуда взяться в этих условиях. Ее ложная безыскусственность – литературная подделка, неестественное манерничание, явление книжного порядка, занесенное не из деревни, а с библиотечных полок академических книгохранилищ. Живой, живо сложившийся и естественно отвечающий духу нынешнего дня язык – язык урбанизма.»

(Б. Л. Пастернак, «Доктор Живаго», 1955)

Литература

Анциферов Н.

2014 – Анциферов Н.П. Радость жизни былой… Проблемы урбанизма в русской художественной литературе. Опыт построения образа города–Петербурга Достоевского–на основе анализа литературных традиций / Сост и  вступ.ст. Д.С. Московской. Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2014. 656 с.

Вахштайн В.

2022 – Вахштайн В. Воображая городское: Введение в теорию концептуализации / Виктор Вахштайн. М.: Новое литературное обозрение, 2022. 576 с.

Гиляровский В.

1999 – Гиляровский В.А. Собрание сочинений : в 4-х т. Т. 4. Москва и москвичи. М.: Полиграфресурсы, 1999. 428 c.

Глазычев В.

2021 – Глазычев В.Л. Урбанистика. 2-е издание, стереотипное. М. Издательство «Европа», КДУ, 2021. 228 с.

Калмыкова В.

2008 – Калмыкова В.В. Москва и «немосквичи», или Необычайна правдивая история превращения города в книгу, записанная новожилами его быта и бытия // Город и люди: кн. моск. прозы / сост. В.В. Калмыкова, В.Г. Перельмутер. М.: Рус. импульс, 2008. С.3–30.

Дубкова М.

2015 – Дубкова М.В. Геобиография: к определению жанра // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2015. №2. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/geobiografiya-k-opredeleniyu-zhanra (дата обращения: 18.10.2022).

Еременко А., Тюпа В.

2022 – Еременко А. А., Тюпа В. И. Очерковый нарратив // Тезаурус исторической нарратологии. М.: Эдитус. 2022. С. 167–168.

Жиличева Г.

2018 – Жиличева Г.А. Нарративные особенности травелогов И. Ильфа и Евг. Петрова (записные книжки, «Одноэтажная Америка») / Г. А. Жиличева // Новый филологический вестник. 2018. №2 (45). С. 27–38.

Кржижановский С.

2001 – Кржижановский С. Чужая тема. Собрание сочинений: в 5-ти т. Т. 1. СПб.: Симпозиум, 2001. 687 с.

Лейбов Р.

2015 – Лейбов Р.Г. Город и рифма: К описанию морфологической динамики рифменного гнезда // Русско-французский разговорник, или / ou Les Causeries du 7 Septembre: Сборник статей в честь В.А. Мильчиной. М.: Новое литературное обозрение. 2015. С. 521–534.

Лотман Ю.

1970 – Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970. 384 с.

Мильчина В.

2019 – Мильчина В. А. Парижане о себе и своем городе: «Париж, или Книга Ста и одного» (1831–1834) / Вера Мильчина. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС. 2019. 696 с.

Охременко А.

2013 – Охременко А.А. Язык города в творческой практике В. А. Гиляровского (на материале книги «Москва и москвичи») // Ученые записки Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского. Филологические науки. 2013. №4-2. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/yazyk-goroda-v-tvorcheskoy-praktike-v-a-gilyarovskogo-na-materiale-knigi-moskva-i-moskvichi (дата обращения: 18.10.2022).

Пономарев Е.

2010 – Пономарев Е.Р. Путеводитель по Парижу: Европейский травелог в советской литературе конца 1920-х годов // Европа в России: Сборник статей. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 633–638.

Скибицкая Л.

2014 – Скибицкая Л.В. Современный очерк: проблема внутрижанровой типологии // Слова ў кантэксце часу : да 85-годдзя прафесара А.І.Наркевіча : зб. навук. прац. 2 т. Т. 1. Мінск : БДУ, 2014. С. 299–307.

Сухих И.

2004 – Сухих И. Н. «Московский текст» бродяги Гиляя : [Электронный ресурс] / И. Н. Сухих // Звезда. – 2004. – №4. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/zvezda/2004/4/suhih17-pr.html

Топоров В.

2003 – Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды. СПб.: «Искусство –СПБ». 2003. 616 с.

Трубина Е.

2010 – Трубина Е. Г. Город в теории: опыты осмысления пространства / Елена Трубина. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 520 с.

Абашев В. и др.

2020 – Урбанизм и урбанисты в российских сетевых изданиях 2010-х годов [Электронный ресурс] : монография / В. В. Абашев, Е. Г. Власова, И. М. Печищев, А. В. Пустовалов, Р. Ф. Курбанова ; отв. ред. М. П. Абашева ; Пермский государственный национальный исследовательский университет. Электронные данные. Пермь, 2020. 172 с. (режим доступа: http://www.psu.ru/files/docs/science/ books/mono/urbanizm-i-urbanisty-v-ros-setevyx-izdaniyax-2010-g.pdf.).

Цейтлин А.

1965 – Цейтлин А.Г. Реализм физиологического очерка. М.: Издательство, 1965. 317 с.

Юсаев А.

2014 – Юсяев А.С. Произведения П. Д. Боборыкина «Китай-город» и В. А. Гиляровского «Москва и москвичи» в контексте традиций русского художественного натурализма. Автореф. на соискан. уч. степ. канд. филол. наук. Нижний Новгород, 2014. 23 c.

Якимович Т.

1963 – Якимович Т.К. Французский реалистический очерк 1830–1848 годов. М.: Изд. АН СССР, 1963. 319 с.

Dubey M.

2007 – Dubey M. Signs and Cities: Black Literary Postmodernism. University of Chicago Press, 2007. 293 p.

Stierle K.

2001 – Stierle K. La capitale des signes. Paris et son discours. Paris: Editions de la Maison des Sciences de l’homme, 2001. 630 p.