В. А. Миловидов (Тверь)
Цитата как проблема исторической нарратологии
Увидеть место цитаты среди категорий исторической поэтики нарратива можно в контексте проблемы событийности, одной из основных проблем нарратологии.
Категория события представлена в базовых для современной нарратологии исследованиях. О ней, в частности, пишет В. Шмид: «…тексты, называемые нарративными в структуралистском смысле слова, излагают, обладая на уровне изображаемого мира темпоральной структурой, некую историю. Понятие же истории подразумевает событие». Событием, с точки зрения исследователя, «…является некое изменение исходной ситуации: или внешней ситуации в повествуемом мире (естественные, акциональные или интеракциональные события), или внутренней ситуации того или другого персонажа (ментальные события). Таким образом, нарративными, в структуралистском смысле, являются произведения, которые излагают историю, в которых изображается событие» [Шмид 2003, 10].
Если исходить из другого, тоже ставшего классическим определения события, то событием «…в тексте является перемещение персонажа через границу семантического поля» [Лотман 1999, 282].
Данные, ставшие классическими, дефиниции – в силу своей глубины – открывают новые горизонты в осмысливании категории событийности. Скажем, совершенно по-новому данная категория может выглядеть с изменением методологического контекста – например, при переключении на позиции рецептивной эстетики. В данном случае сюжет мы станем понимать не как внешнюю по отношению к читателю цепь событий, зафиксированных в произведении, а как смысловую структуру, порождаемую движением читателя по матрице текста, так как сюжет, с точки зрения современных представлений, есть «… аспект повествования, взятый с точки зрения смысловых отношений между изложенными событиями, – в необходимом отвлечении от их фабульных связей…» [Силантьев 2001, 8], а смысловые отношения (смыслы) устанавливает именно читатель – кому еще из акторов рецептивной фазы литературно-художественного дискурса дана возможность «с-мысливать» события, устанавливать их смысловые отношения?
Но в этом случае мы будем иметь дело с событийностью, что называется, «без границ», поскольку, двигаясь по тексту, читатель постоянно сталкивается с изменением исходной ситуации, постоянно пересекает границы семантических полей, и эти границы будут вполне запрещающими – хотя бы в силу того, что язык может исполнять свои функции инструмента коммуникации только потому, что между семантическими полями эти границы установлены, а потому само движение от первого слова текста ко второму претендует на статус события.
Цитата хороша как поле исследования онтологии события потому, что эти границы акцентированы – в классической русской форме цитирования кавычками-«елочками», которые торчат из плоти текста и – буквально – царапают взгляд читателя. Правда, современная теория цитаты [Семенова, 2002], трактует это явление расширительно – внедрение в становящийся текст любых элементов претекста (и не обязательно закавыченных) можно квалифицировать как цитату. Но, какую бы форму цитата не приняла, как таковая она воспринимается только при осознании читателем факта наличия границ.
Но является ли цитата событием? Кто или что в этом случае перемещается через границу семантического поля, и что это за граница? Формально, перемещение есть.
Если подойти к проблеме семантического поля не лингвистически, а металингвистически, то семантическим полем, границы которого пересекает цитата, станет художественный мир цитирующего текста. Металингвистика изучает смысловые предпосылки и последствия работы языковых средств, формирующих текст, и в этом смысле то, что стоит за текстом – это единое смысловое (семантическое) поле.
Цитата, как принято считать, и это мнение зафиксировано в словаре «Поэтика», «играет роль представителя “чужого” слова… Ее основная функция – обогатить авторский текст смыслами текста-источника…» [Фоменко 2008, 293-294]. Иными словами, цитата подключает к тексту-цитатору семантику текста-цитанта. Но нерешенными остаются вопросы – как цитата играет свою роль, как и какими смыслами обогащает цитирующий текст, как и что подключает. А поскольку цитата есть событие и, как следствие, средство организации нарратива, то это важно рассмотреть и в плане исторической нарратологии.
Но событий в нарративе, как известно из работ М.М. Бахтина и его интерпретаторов, два – событие «повествуемое» и событие «повествования»: «Мы можем сказать и так: перед нами два события – событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания (в этом последнем мы и сами участвуем как слушатели-читатели)… <>… при этом мы воспринимаем эту полноту в ее целостности и нераздельности, но одновременно понимаем и всю разность составляющих ее моментов» [Бахтин 1975, 403-404]. Правда, развести эти два типа событий сложно, они – нераздельно-неслиянны, но акценты в доминировании той или иной стороны событийности сделать возможно – эта акцентуация и может стать предметом исторической нарратологии.
Предположение, из которого мы исходим, говоря о событийности цитаты в нарративе, как раз и относится к динамике соотношения этих сторон. Цитата из события повествования, события рассказывания в исторической перспективе становится событием, о котором рассказывается, повествуется. Или, если пользоваться более традиционной формулой, то можно сказать: если раньше цитата подключала к цитирующему тексту семантику текста цитируемого, а сама была при этом лишь средством перехода через границу семантических полей, то со временем цитата (или цитация) перестала быть просто средством перехода. Сам переход, само цитирование стало основным содержанием повествования.
Если говорить об исторической нарратологии, то, конечно же, в историю следует заглянуть как можно дальше. Дальше «Слова о полку Игореве» в русской словесности, где что-то о чем-то рассказывается, нет ничего.
Одним из важных для нашей темы фактов, связанный со «Словом», является наличие в нем следов влияния (цитаций из) «Книги пророка Иеремии». Одним из первых, кто обратил внимание на то, что автор «Слова» цитирует Иеремию, был итальянский историк русской литературы Р. Пиккио. Как полагает исследователь, «…обратившись к библейскому контексту (который, будучи боговдохновенным, несет абсолютную истину), мы можем проникнуть в «духовный», т.е. высший, смысл текста, в котором без этого «восхождения» нам открылся бы только «исторический», т.е. буквальный и «низший», смысл» [Пиккио 1996, 435].
Исторический, то есть, земной, буквальный смысл цитатой преобразуется в духовный, то есть, трансцендентный смысл. Цитата вводит в повествование метанарратив, семантика которого не просто подключается к семантике цитирующего текста, а формирует некий «бленд», где история героя поднимается с бытового (исторического) на бытийный (трансцендентный) уровень.
Если вернуться к проблеме цитаты как события, то, очевидно, что в данном случае само цитирование является событием техническим (или технологическим), а в более привычной терминологии – событием рассказывания. Событием же, о котором рассказывается, станет процесс и результат трансцендирования персонажа.
Любое обобщение неизбежно будет подорвано изнутри исключениями из общего правила, но можно предположить, что подобное использование цитаты характерно для большого количества произведений, преимущественно классических парадигм художественности (включая модернизм). Скажем, одной из наиболее распространенных форм цитирования в начале-середине прошлого века было цитирование мифологических сюжетов (в рамках того, что называли ремифологизацией литературы). Зачем это делалось? Т.С. Элиот в статье «”Улисс”, порядок и миф» объяснял, что внедрение древнего мифа в хаос современной истории есть «способ взять под контроль, упорядочить, придать форму и значение необозримой панораме пустоты и анархии, каковой является современная история» [Элиот 1988, 228]. То есть, таким образом процитированный миф является для произведения неким структурообразующим стержнем, который связывает воедино его разрозненные фрагменты. Скажем, гомеровский метанарратив у Джойса превращает историю вполне частного человека, Леопольда Блума, в универсальный сюжет поиска человеком своей духовной родины, Итаки (интерпретации этого посвящено огромное количество работ). Леопольд – это и Одиссей, и Данте (если мобилизовать цитаты из «Комедии»); а смыслы, порождаемые «Улиссом», «мерцают» в рамках данных координат, позволяя историю частного человека представить как историю человека вообще, или, говоря словами Маршака в «Прорицаниях невинного» У. Блейка, «в одном мгновении видеть вечность, а небо – в чашечке цветка».
В полном соответствии с этим принципом построена и главная поэма самого Элиота – «Бесплодная земля», где цитирование древнего мифа о Короле-Рыбаке, будучи техническим событием, событием рассказывания, вносит в художественный мир становящегося произведения (то есть, в событие, о котором рассказывается) структуру, связность и логику.
Но в том же «Улиссе» мы сталкиваемся с совершенно иным способом цитирования, и цитирование из события рассказывания (то есть, чисто технологического инструмента, относящегося к форме повествования) превращается в его главный содержательный элемент, то есть, событие, о котором рассказывается.
Это – 14 эпизод романа, обозначаемый обычно в джойсоведении как «Быки Солнца» или «Быки Гелиоса» – там Леопольд Блум попадает в родильный дом, где его знакомая Мина разрешается от бремени девятым ребенком. Там же Блум встречает студентов-медиков, среди которых находится и Стивен Дедалус. Они обсуждают здесь проблемы деторождения, контроля над рождаемостью и прочие вещи, дискуссия о которых спровоцирована обстановкой [Joyce, 1974, 380-425].
Задача, которую здесь решает Джойс, на первый взгляд – чисто формальная: он хочет продемонстрировать, по возможности, все стилистические модели (или, говоря современным языком, типы дискурса), относящиеся к истории английского литературного языка. Джойс, по свидетельству очевидцев, обладал уникальным даром имитатора разнообразных речевых манер, мы бы сказали, даром скриптора, и еще в школе талантливо имитировал манеру Карлейля, епископа Ньюмена, Томаса де Квинси и прочих оригинальных английских стилистов – все эти дискурсивные модели есть в 14 эпизоде (а всего их там 32).
Обычно, когда исследователи интерпретируют этот эпизод, они говорят, что здесь Джойс в истории языка видит аналогию истории эмбриона – от момента зачатия до момента выхода младенца в мир. Начало здесь – книжный язык переводов из античных авторов. А финал – современный разговорный язык, переполненный жаргонизмами и сленгом. Задуманная серия моделей, писал Джойс в частном письме, «связана со стадиями развития эмбриона и с периодами эволюции фауны вообще» (цит по: [Хоружий, URL]). Говорят также о том, что исповедуемое Джойсом представление о языке как об организме похоже на то, что думал о языке Август Шлейхер, считавший, что язык проходит в своем развитии фазы рождения, зрелости и смерти.
Но здесь интересно не только это. Реконструируя стиль епископа Эльфрика (10-11 века), поэмы «Странник» (10 век), «Смерти Артура» Томаса Мэлори (15 век), нравоучительеных пьес (моралите) 16 века, латинизированной прозы Мильтона и его современников, Дефо, Свифта и Ричарда Стиля, Джойс совсем не озабочен тем, о чем они писали. Скорее – как писали. То есть, имманентная семантика цитируемых текстов была для него менее важна, чем их комбинаторная семантика (история английского языка как организма могла бы мобилизовать и иные источники, содержание которых было бы так же факультативно по сравнению с типом дискурса). Иными словами, цитирование становится не столько медиумом для передачи некоей семантики (подключения семантики текста цитируемого к тексту цитирующему), сколько главным изображаемым событием, событием, о котором рассказывается.
О том, что содержательность цитируемого текста не так важна, как сам факт цитирования и комбинирования голосов, свидетельствует тот факт, что русские переводчики «Улисса», В. Хинкис и С. Хоружий, смело проецируют историю русского языка на историю языка английского, а язык епископа Эльфрика меняют на язык «Повести временных лет».
Об этой семантической трансформации цитаты пишет и Н.В. Семенова. «Цитата в постмодернистском тексте, – пишет исследовательница, – не относится больше к «нарушениям» ожидаемого порядка, но, наоборот, сама является моментом кодификации. Из этого следует, что значимость цитаты для смыслообразования в постмодернизме, с «цитатным мышлением» его авторов, резко снижается, а в коллаже и центоне она приближается к нулю» [Семенова 2002, 156].
Если весь текст состоит из цитат, то не только текст теряется в цитатных наслоениях, но и сама цитата исчезает, утрачивает свои структурно-функциональные характеристики, из маркированного элемента превращаясь в фон, на котором и формируется новая содержательность,
Здесь важно не то, о чем повествуется («…рассказываемое далеко не так важно, как сам рассказ», пишет о данном феномене постмодернистской прозы Г. Миллер [Миллер 1991, 242]). Важно то, как сопрягаются разнообразные способы речевого поведения – само цитирование становится объектом изображения, то есть, событием, о котором рассказывается. Цитата уже не подключает некую семантику к цитирующему тексту. Она сама формирует эту семантику, сталкиваясь по воле скриптора или режиссера (термин Д. Пригова – см. [Гандалевский. 1993, 5]) с иными формами речевого поведения.
Можно было бы сказать, что для классических форм художественного письма (включая модернизм) характерен первый из описанных форматов цитирования, дня постмодернизма – второй. «Улисс» Джойса являет собой как бы водораздел между двумя этими формами. Первая обращена в прошлое, вторая – в будущее и настоящее.
Литература
Силантьев И.В.
2001 – Мотив в системе художественного повествования. Проблемы теории и анализа. Новосибирск, Институт филологии СО РАН, 1. 2001.
Лотман Ю.М.
1999 – Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. М.: Языки русской Культуры. 1999.
Шмид В.
2003 – Нарратология. М. : Языки славянской культуры, 2003.
Семенова Н.В.
2002 – Цитата в художественной прозе (на материале произведений В. Набокова). Тверь: Тверской государственный университет, 2002.
1996 – «Слово о полку Игореве» как памятник религиозной литературы Древней Руси 430-443 // Труди Отдела древнерусской литературы / Российская академия наук. Институт русской литературы (Пушкинский Дом). 1996. Т. 50.
Бахтин М.М.
1975 – Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: «Художественная литература», 1975. с. 403–404
Фоменко И.В.
2008 – Цитата // Поэтика. Словарь основных терминов и понятий. М.: Интрада, 2008. 358 с. 293-294.
Элиот Т.С.
1988 – «Улисс»: порядок и миф // Иностранная литература. 1988. № 12.
Миллер Г.
1991 – Размышления о писательстве // Иностранная литература. 1991. № 8.
Хоружий С.С. Комментарий // Джойс Дж. Улисс. URL https://www.4italka.ru/proza-main/klassicheskaya_proza/14612/str1131.htm (Режим доступа: 05.11.2021)
Гандалевский С. Д.
1993 – Пригов. Между именем и имиджем // Лит. газета. 1993. 12 мая.
Joyce J.
1974 – Ulysses. Harmondsworth: Penguin Cooks, 1974.
© Миловидов В.А., 2021.